Кто раскручивает «спираль насилия» в Дагестане
Ирина Стародубровская, профессор Университета Нархоз (Алматы, Казахстан), много лет изучающая процессы радикализации на российском Северном Кавказе, рассуждает о том, с чем связана вспышка террористического насилия в Дагестане, и как это может повлиять на страны Центральной Азии.
Трагедия в Дагестане вызывает серьезную тревогу и ставит немало неприятных вопросов. Республика, известная в последние годы как активно развивающийся центр туризма, притягивающий отдыхающих со всей России, вдруг снова продемонстрировала образы, от которых за последнее десятилетие успели отвыкнуть: стрельба, кровь, трупы, горящие здания. Террористы напали на церкви и синагоги в Махачкале и Дербенте, а также на пост ДПС. Боестолкновение произошло и в районном центре Сергокала, из которого, по имеющимся данным, было большинство боевиков. Сообщается, что в столкновении с террористами погибли более 15 сотрудников полиции и несколько мирных жителей, среди них — отец Николай, настоятель православного храма в Дербенте. Пять террористов ликвидированы. При этом мы не знаем, все ли нападавшие были обезврежены.
Произошедшее действительно в чем-то схоже с тем, что помнится по временам существования джихадистского подполья в Дагестане. Правоохранители как один из основных объектов агрессии — среди них, как сообщают, были основные жертвы — достаточно типичная для тех времен черта.
Родство боевиков с известными чиновниками или силовиками тоже вряд ли удивило бы кого-то в тот период. Межпоколенческий конфликт, насколько можно понять, был немаловажным драйвером исламистского насилия, и социальное размежевание в обществе отражалось болезненными разломами в том числе и в семьях. Ситуация, когда один из братьев силовик, а другой — боевик, была не такой уж редкой.
Тем не менее, за определенной преемственностью нельзя не видеть существенных различий. Инфраструктуры джихадистского подполья в Дагестане на настоящий момент нет. Судя по тому, что Исламское государство (организация признана террористической и запрещена в России, Казахстане и Узбекистане) не взяло на себя ответственность за произошедшее, вполне возможно, что речь идет о достаточно автономной ячейке родственников и близких друзей, организационно не связанной с какой-либо глобальной террористической сетью.
В то же время возникает вопрос, достаточно ли столь ограниченных ресурсов для организационного и материального обеспечения такого масштабного теракта, охватывающего несколько территорий. Ответ на него мы надеемся услышать от правоохранителей.
Серьезную тревогу вызывает и другое относительное «новшество». Хотя в Дагестане были случаи нападений на храмы и религиозных деятелей не мусульманских конфессий, нельзя сказать, что это было значимой частью идеологии джихадистского подполья. В то же время подобная направленность последних терактов не вызывает сомнения. Один из российских телеграмм-каналов приводит фразу из предполагаемой переписки боевиков — «смерть христианам и евреям».
Возникает соблазн провести прямую связь с громкими беспорядками в Махачкалинском аэропорту осенью 2023 года, когда собравшаяся там толпа пыталась не допустить прилетевших израильтян, не гнушаясь при этом насилием и мародерством. И утверждать на этой основе, что характерная для Дагестана этническая и конфессиональная толерантность осталась в прошлом, уступив место ксенофобии и нетерпимости. На настоящий момент, как представляется, для подобных выводов оснований явно недостаточно. Акция в аэропорту, при всей ее недопустимости, была направлена не на евреев по национальному или религиозному признаку, а против граждан Израиля, на которых возлагалась ответственность за подавление палестинцев, и тем самым носила в первую очередь политический характер. Пока нет никаких подтверждений, что движимые религиозной нетерпимостью теракты получили хоть сколько-нибудь значимую поддержку в республике. Тем не менее, наблюдаемый тренд явно настораживает и требует серьезного внимания.
Естественный вытекающий из всего этого вопрос — что будет дальше? Как бы мы ни оценивали происходящее в Дагестане в последние месяцы, тенденция к дестабилизации очевидна. Регулярно приходится слышать и читать, что для молодежи в республике сейчас нет авторитетов — ни родители, ни учителя, ни официальные религиозные деятели таковыми не являются. Подавление джихадистского подполья сопровождалось репрессиями и против мирных сторонников исламских взглядов, не совпадающих с «официальными», пользовавшихся популярностью среди молодежи и способных хотя бы частично удерживать ее от эксцессов. Замены им, похоже, пока найти так и не удалось.
При этом одним из основных рисков развития ситуации является запуск так называемой «спирали насилия». Если сейчас ответ силовиков на выявившиеся угрозы окажется непропорциональным и массово затронет тех, кто к насильственным практикам не причастен, но, например, «выглядит как ваххабит» — борода, короткие штаны и т.п. — это может вызвать страх за себя и стремление к мести у мусульман, провоцирующие ответное насилие. Дальше этот цикл имеет тенденцию повторяться в расширяющихся масштабах. Тем более что, похоже, структуры ИГИЛ в России активизировались и, если даже не несут прямой ответственности за последние теракты, вполне могут так или иначе инфраструктурно поддержать развертывание насилия. Предотвращение подобного сценария, наряду с расследованием произошедшего и выявлением действительно виновных, представляется одной из приоритетных задач правоохранительных органов.
Ну и в заключение еще один вопрос — насколько все происходящее может представлять угрозу для Центральной Азии? Вряд ли сейчас возможно дать исчерпывающий ответ. Однако не стоит забывать, что террористические сети по-прежнему во многом глобальны, и подъем терроризма в одном из регионов вполне может затронуть окружающие территории. Тем более там немало и собственных проблем и конфликтов, способных генерировать насилие.
Представляется, что противостояние подобным угрозам связано не только с качественной работой правоохранительных органов, но и с подходами в молодежной политике, основанными на диалоге с реальными молодежными лидерами, отрицающими насилие, а не со стремлением к включению молодежи в жесткие официозные рамки, что может на практике вести к потере контроля.
